Сезон дебютов. Иван Зайцев

26 июля 2016

Сезон дебютов. Иван Зайцев

В карьере танцовщика, где «каждый день нужно быть лучше самого себя», главное — это сильный характер. Так считает Иван Зайцев. Уходящий сезон хотя и был для него щедрым на дебюты, но складывался не гладко. В списке новых ролей Конрад в «Корсаре», Принц в «Щелкунчике», сольные партии в одноактных балетах Ивана Васильева. А как будто на него скроенную роль Евгения в балете по мотивам «Медного всадника» на премьерных спектаклях Ивану станцевать не удалось, дебют состоялся только месяц спустя.

— «Корсар», премьерой которого мы открывали уходящий сезон, в моем репертуаре не первый. Раньше я танцевал редакцию Фаруха Рузиматова. По физическим ощущениям та постановка была легче: почти весь танцевальный текст у Конрада в первом акте, во втором остается немного, только эпизод, когда корсары прокрадываются к паше под видом паломников. И всё — бой и конец спектакля. Па-де-де там делят на троих и кода не такая насыщенная. А в редакции Михаила Мессерера в первом акте выход — пятичастная вариация, второй акт — па-де-де и вариация, в третьем акте — адажио. То есть каждый акт насыщенный. Этот «Корсар» технически сложнее и физически труднее, требуется выносливость. Этим он мне нравится: когда больше танцуешь, интереснее.

— Когда я только пришел в театр, Мессерер дал мне попробовать «Лауренсию». Михаил Григорьевич очень мягко наставляет. «Сейчас я тебя буду учить» — такого нет. Бывает, что замечания, которые он делает во время работы, доходят до тебя только через некоторое время. Вдруг понимаешь: «Ах, вот что балетмейстер имел в виду!». Процесс работы складывается очень естественно, не так, что он пришел в зал, сделал замечание и всё сразу получилось. Нет. На протяжении всей нашей работы он что-то отмечал, наблюдал, идет движение артисту или не идет, советовал, как его можно украсить. Он не говорит «вам срочно надо делать так». Он предлагает: «Попробуйте вот так сделать, так хорошо». И начинаешь думать, а почему хорошо, сравниваешь, работаешь с зеркалом, советуешься с педагогом. Я работаю с народным артистом России Евгением Поповым, он вводил меня в весь классический репертуар.

— Если исходить из природы движений, Конрад, наверное, мой образ. Но если серьезно, то я не чувствую себя корсаром, мореходом, разрезающим волны и идущим на абордаж. В детстве мы в пиратов не играли. Дрались, случалось, но это были другие образы. Никогда не сходил с ума по «Пиратам Карибского моря». Ближе всего мне Базиль из «Дон Кихота» и Фрондосо из «Лауренсии». Причем к Фрондосо появился интерес только тогда, когда я начал его репетировать. Он страстный, он увидел цель и к ней идет. Сразу всем понятно, что он без ума от Лауренсии. И я думаю, такой характер мне ближе. И Базиль — жизнелюбивый и с юмором. Я тоже в жизни пытаюсь относиться ко всему позитивно.

— Принц в «Щелкунчике» тоже не был для меня совсем новым образом, тем более что «Щелкунчик» у Дуато довольно классический. Это не «Белая тьма», не «Дуэнде», не «Прелюдия». Там есть вариации, коды, адажио. Я успел поработать с самим Дуато. Пришел в Михайловский театр, когда ставили «Спящую красавицу». Сначала был Эльфом, потом Волком, потом Голубой птицей. С Дуато очень легко работалось. С артистами он на равных, не было ощущения, что он начальник. В ходу был хороший психологический трюк: он говорит, что всё хорошо, хвалит. А потом добавляет: «Но я бы хотел немного по-другому». Ты пытаешься сделать по-другому, и он опять говорит, что всё хорошо. И снова: «Но вот здесь еще немножечко подправить». Так он выстраивает артиста, как будто лепит из него то, что ему нужно. Конечно, я обрадовался, когда мне сказали, что я буду Принцем в «Щелкунчике», но также и понял, что мне надо быть очень внимательным к своему телу. Выворачивать все, что у меня не выворачивается. Каждый раз происходит жесткая борьба с собственным телом.

— Конечно, новые роли, новые партии — это развитие, дорога вверх, к неосуществимой мечте. Ведь надо мечтать о том, что кажется несбыточным. И потом сбывается. А дальше ставить какую-то более высокую цель, которая тоже кажется нереальной. И в этом смысле самая нереальная мечта — это быть лучше самого себя. И чем дальше, тем сложнее: появляются уже не двери, которые нужно открывать, а стены, которые нужно пробивать. Приходится преодолевать себя, через боль и усталость заставлять себя двигаться дальше.

— В мае на репетициях у Лара Любовича я сорвал спину. Не очень внимательно отнесся к своему здоровью, надо было поберечься. А я взял нагрузку больше, чем мог справиться. Закончилось все печально. Ни в одном премьерном спектакле в мае я так и не станцевал, вышел на сцену в этой партии только 18 июня. Хотя уже через десять дней после травмы я танцевал Ромео. Наверное, только благодаря Ирине Перрен, для которой Джульетта была дебютом, я приходил на репетиции. Она просила: «Ты только приди, просто будешь рассказывать, где и как». Так мы и станцевали, и я не ушел на больничный, хотя мне очень хотелось.

— История из «Бронзового кумира» мне близка, потому что я очень люблю Петербург. «Медного всадника» я перечитывал, вспомнил, что в школе мы это проходили. В жизни всякое бывает, но нельзя же сходить с ума. Евгений поддался обстоятельствам: куда его кидала судьба, туда он и бежал.

— В этом сезоне были еще дебюты в одноактных балетах Вани Васильева. Я танцевал все три балета: «Морфий», «Слепая связь» и «Болеро». С Ваней работалось великолепно. Мы же с ним современники, мы идем в ногу, мы понимаем и чувствуем сегодняшние проблемы. Иван приходит с идеей, всех вокруг ей заражает. Он верит в то, что делает, и ты начинаешь верить вместе с ним. В «Болеро» выходишь — и отрываешься. Там у каждого своя история, мне достался образ алкоголика, тунеядца, который просто тащился по жизни и вдруг почувствовал, что можно из этой рутины вырваться, оказаться в своем мире и наслаждаться новой жизнью.

— Еще один дебют случился в Будапеште на фестивале, где мы показывали сочинения Начо Дуато. Я танцевал в балете «Без слов», было совсем немного времени на репетиции. Это современный балет и в нем нет сюжетной линии. В какой-то момент я на восемь тактов забыл текст. Опыт подсказывал, что нельзя останавливаться, надо двигаться дальше, чтобы зрители не заметили.