СМИ о нас
22.07.2014
На сцене Михайловского театра приказано «не стрелять»
В России появился очередной «Евгений Онегин», где герои обходятся без дуэли
В июле 2013 года гендиректор Михайловского театра Владимир Кехман в интервью «Известиям» мимоходом упомянул о задумке худрука оперы Василия Бархатова: ставить каждый сезон нового «Евгения Онегина». Ровно через год на сцене театра появился «Онегин» в режиссуре Бархатова.
По сравнению с прошлогодним спектаклем Андрия Жолдака, которому была уготована громкая и короткая жизнь, версия Бархатова кажется суперконсервативной. На самом деле это «третье направление» в оперной режиссуре: рычаги драмы переосмыслены, постановщику есть где себя показать, но публику он не старается шокировать. Или даже старается не шокировать.
Главная идея Бархатова, хорошо читаемая в спектакле и не менее хорошо — в буклете, состоит в том, что во всем виновата толпа. Онегин, Татьяна, Ленский сами по себе прекрасны, но под давлением общества постоянно совершают роковые ошибки. Идея эта подана настолько нарочито, что в нее трудно поверить.
В течение пяти картин из семи мы постоянно видим безобразных люмпенов всех сортов — пьяных, злых, нечесаных. Главные герои, напротив, вполне привлекательны и не скрывают своего классового превосходства. Остается загадкой, почему рваные крестьяне имеют такую несокрушимую власть над мыслями и поступками господ.
Дуэли здесь нет: есть драка на кулаках, при которой присутствует вся деревня. Ленский и Онегин драться не хотят и, видимо, уже простили друг друга, но пьяные мужики подзадоривают их — и вот дворяне уже снова готовы к бою.
В итоге чей-то случайный удар сбрасывает Ленского с невысокого уступа, и герой падает замертво. Режиссер снимает грех с Онегина, изымает из оперы единственный выстрел. Тем самым Ленский, погибший от толчка, уподобляется старухе-графине из «Пиковой дамы», испустившей дух от одного вида германовского пистолета.
Если бы массовка меньше хлопотала, больше бы внимания досталось трем главным героям, каждый из которых вышел ярким и человечным. Онегин, созданный баритоном Владиславом Сулимским, нисколько не супермен и не франт. Он неуклюжий и трогательный неудачник с мягким голосом, с первого взгляда влюбившийся в аристократку (сначала по духу, потом и по социальному положению), но не нашедший сил признаться в любви вовремя.
Асмик Григорян играла Татьяну нервно и детализированно, сохраняя при этом отличный вокал в шести картинах: в седьмой она несколько потеряла контроль, с головой отдавшись трагедии своей героини.
Вне конкуренции осталось пение Дмитрия Корчака (Ленский), владеющего красками своего голоса с точностью органиста, переключающего регистры. У Бархатова Ленский всю оперу записывает пришедшие на ум поэтические строчки, и Корчак хорошо вжился в роль поэта-идеалиста, трогательного и наивного. Впрочем, Корчак — из тех теноров, что специально рождены для партии Ленского, а потому играть ему было почти не нужно.
Играть под уверенные жесты Василия Петренко нужно было оркестру: дирижер требовал от оркестрантов подвижного, легкого и преимущественно негромкого Чайковского, заметно приближая его к Моцарту.
Зиновий Марголин оформил спектакль экономично: домик Лариных на фоне условной реки и условных лугов недвижимо стоял на сцене до одиннадцатого часа вечера. В третьем акте художник наконец дал новую декорацию, и вместе с ней словно начался другой спектакль, более выверенный и продуманный.
Фоном прощального объяснения становится безымянный вокзал, на перроне которого курит в ожидании супруги Гремин. В предпоследней картине на том же вокзале был устроен фуршет в честь приезда Гремина и Татьяны. Здание вокзала венчают большие часы, идущие в реальном времени, — своего рода hommage Михайловскому, зрители которого всегда успевают на метро благодаря исправно действующему циферблату над сценой.
Как ни странно, чем дальше Бархатов уходил от своей главной идеи — противопоставления личностей и толпы, — тем лучше удавались ему мизансцены, по-киношному детализированные и психологически рельефные. Последний диалог Татьяны и Онегина на фоне выразительной спины Гремина вывел спектакль на тот уровень убедительности, которого так не хватало вначале.
Впрочем, если «задумка» Бархатова остается в силе, на следующий год нам стоит ждать нового «Онегина», а значит, радоваться нынешнему (или грустить о нем) предстоит недолго.
Ярослав Тимофеев, «Известия»